– Боюсь, вы должны будете принять мучительное решение, – сказал профессор Андерсон с улыбкой, которая сглаживала преувеличенную серьезность его слов.

– Я могу принять его, доктор. Только расскажите мне все откровенно.

– Прежде чем вас оснастят вашим Мыслителем, вы должны будете стать абсолютно лысым. Дальнейшее на ваш выбор. Исходя из скорости роста ваших волос, вам нужно будет брить голову по крайней мере один раз в месяц. Либо вы могли бы стать лысым постоянно. 

– Как это делается? 

– Лазерной обработкой скальпа. Убивает фолликулы на корню.

– Хм-м... это обратимо? 

– Да, но это грязно, болезненно и потребует нескольких недель. 

– Тогда я подумаю, насколько мне нравится быть без волос, прежде чем препоручить себя вам. Я помню, что случилось с Самсоном.

– С кем? 

– Персонаж известной старой книги. Его подруга отрезала ему волосы пока он спал. Когда он проснулся, вся его сила ушла. 

– Теперь я вспомнил – совершенно очевидный медицинский символизм! 

– Тем не менее я не возражал бы против потери бороды. Я был бы счастлив прекратить бриться раз и навсегда.

– Я приму меры. А какой парик вам нравится? 

Пул рассмеялся.

– Я не слишком тщеславен – думаю, он был бы помехой, и вероятно не стоит об этом беспокоиться. Кое-что можно решить потом.

То, что каждый в эту эру был искусственно лысым, было тем удивительным фактом, который Пул обнаружил довольно поздно; первым откровением для него стало зрелище, когда обе сиделки без малейших признаков смущения сняли свои пышные локоны непосредственно перед тем, как прибыли несколько таких же лысых специалистов, чтобы сделать ему ряд микробиологических тестов. Никогда прежде его не окружало так много безволосых людей, и первым его предположением стало то, что это самый последний шаг в бесконечной войне медиков против микробов.

Как и большинство из его предположений, оно было абсолютно неправильно, и когда он обнаружил истинную причину, то немало повеселился, пытаясь угадать, насколько часто, ничего не зная заранее, он мог бы уверенно сказать, у кого из посетителей волосы не были их собственными. Он редко ошибался с мужчинами, никогда с женщинами; очевидно, это была великая эпоха для изготовителей париков.

Профессор Андерсон не тратил время зря: уже в полдень медсестры намазали голову Пула каким-то дьявольски пахнущим кремом, и когда он поглядел в зеркало час спустя, то себя не узнал. В конце концов он подумал, что, возможно, парик – это совсем неплохо...

Установка Мыслителя была значительно более долгой. Сначала должна быть подготовлена почва, что потребовало полной неподвижности в течение нескольких минут для наклейки пластырей. Он совсем уже ожидал, что ему скажут, что его голова имеет неправильную форму, когда санитарки – хихикающие совершенно непрофессионально – наконец-то его освободили. 

– Ох, какое мучение! – пожаловался он.

Затем пришла очередь непосредственно металлического шлема, который уютно разместился почти до ушей и вызвал ностальгическую мысль – вот бы мои еврейские друзья увидели меня теперь! Уже через несколько минут стало настолько удобно, что его присутствие не ощущалось.

Теперь он был готов к настройке, процессу, который, как он понял с чувством, в чем-то родственным страху, был сродни обряду Крещения почти для всего человечества на протяжении более пятисот лет.

– Нет никакой необходимости закрывать глаза, – сказал техник, которого представили претенциозным титулом «мнемоинженер», что почти всегда сокращалось до «мнемоник». – Когда начнется настройка, все ваши входные каналы будут перекрыты. Даже с открытыми глазами вы ничего не увидите. 

Интересно, все нервничают так же как я, спросил себя Пул. Может быть, это последний момент, когда я  контролирую собственный разум? Однако, я научился доверять технологии этой эпохи; до сих пор она меня не подводила. Конечно, как утверждали когда-то, все всегда происходит в первый раз...

Как и было обещано, он не чувствовал ничего, кроме нежной щекотки, в то время как несметное число наноэлектродов сверлило червоточины в его скальпе. Все его чувства были пока еще совершенно нормальны; когда он обвел взглядом знакомую комнату, все находилось на тех же местах, где и должно было быть.

Мнемоник, носящий свой собственный шлем, подключенный, подобно шлему Пула, к оборудованию, которое легко можно было принять за компьютер двадцатого века – лаптоп, послал ему ободряющую улыбку.

–  Готовы? – спросил он.

К некоторым ситуациям старые штампы подходили лучше всего.

– Всегда готов, – ответил Пул.

Свет медленно исчезал, или так только казалось. Наступила полная тишина, и даже нежная гравитация Башни ослабила свою хватку. Он был эмбрионом, плавающим в лишенной каких-либо черт пустоте, хотя полной темноты не было. Он встречал такое едва видимое, почти ультрафиолетовое свечение только однажды в жизни, когда на исходе ночи совершил гораздо более глубокое, чем позволяла разумная осторожность, погружение вдоль отвесной скалы на внешнем крае Большого Барьерного Рифа. Глядя вниз на сотни метров прозрачной пустоты, он ощутил такое чувство дизориентации, что испытал краткий момент паники и почти что привел в действие систему экстренного всплытия, прежде чем восстановил самоконтроль. Само собой разумеется, он никогда не упоминал об этом инциденте врачам Космического Агентства...

Откуда-то издалека, из огромного ничто, которое, казалось, окружает его со всех сторон, донесся голос. Но он не проникал через его уши: он мягко звучал в гулких лабиринтах его мозга.

– Калибровка началась. Время от времени вам будут задавать вопросы, вы можете отвечать мысленно, но можете помогать и голосом. Вы поняли? 

– Да, – ответил Пул, гадая, движутся ли его губы на самом деле. Узнать об этом не было никакой возможности.

Что-то появилось в пустоте – сеть тонких линий, похожая на огромный лист миллиметровки. Она простиралась вверх и вниз, вправо и влево за пределы поля зрения. Он попробовал повернуть голову, но изображение отказалось меняться.

Поперек сетки начали мерцать числа, слишком быстро для того, чтобы он прочитал их, но, возможно, какие-то электронные контуры их записывали. Пул не мог не улыбнуться (его щеки двигаются?) хорошо знакомой процедуре. Это было похоже на компьютерную глазную диагностику, которую мог бы сделать пациенту любой окулист его времени.

Сетка исчезла и заменилась ровными цветными полотнами во всю ширину поля зрения. За несколько секунд они промелькнули от одного конца спектра к другому. «Могу вам сказать, – тихо пробормотал Пул, – что мое цветное зрение в порядке. Теперь слух, я полагаю?» 

Он не ошибся. Слабый рокочущий звук понижался, пока не стал самым низким из слышимых звуков, затем быстро проскочил музыкальную шкалу, пока не исчез за пределы  диапазона человеческого слуха, на территорию дельфинов и летучих мышей.

Это был последний из простых, прямых тестов. Он подвергся нашествию запахов и вкусов, большинство из которых были приятными, но некоторые совсем наоборот. Затем он стал, или так ему показалось, марионеткой на невидимой нити.

Он предположил, что осуществлялся контроль его мышечной деятельности, и надеялся, что не было никаких внешних проявлений; если они имели место, то он, вероятно, напоминал кого-то в последней стадии Пляски святого Витта. В какой-то момент у него даже возникла сильная эрекция, но не было возможности реально проверить это прежде, чем он провалился в сон без сновидений.

А может быть, все это только приснилось? Он понятия не имел, сколько времени протекло прежде, чем он очнулся. Шлема уже не было, как и мнемоника с его оборудованием.

– Все прошло чудесно, – сияла медсестра. – Потребуется несколько часов, чтобы убедиться, что нет никаких аномалий. Если все прочиталось KO – я имею в виду OK, – то вы получите ваш Мыслитель уже завтра. 

Пул оценил усилия, которые предпринимало его окружение по изучению архаичного английского языка, но не мог противиться желанию, чтобы медсестра больше не делала таких неудачных оговорок.

Когда пришло время окончательного подключения, Пул почувствовал себя как мальчишка, разворачивающий замечательную новую игрушку под Рождественской елкой.

– Вам не нужно снова проходить все этапы установки, – уверил его мнемоник. – Загрузка начнется немедленно. Я дам вам пятиминутный демонстрационный пример. Только расслабьтесь и наслаждайтесь. 

Нежная успокаивающая музыка переливалась над ним; хотя это было что-то очень знакомое, из его собственного времени, он не мог ее узнать. Перед глазами был туман, который раздался в стороны, когда он приблизился...

Да, он шел! Иллюзия была чрезвычайно убедительной; он чувствовал давление ног на землю, и теперь, когда музыка прекратилась, он услышал нежный ветерок,  дующий между огромных деревьев, которые, как оказалось, его окружали. Он узнал калифорнийские красные леса и надеялся, что они все еще реально существуют где-нибудь на Земле.

Он перемещался в ускоренном темпе, слишком быстром для комфорта, как если бы было слегка ускорено время, чтобы он мог покрывать как можно большие расстояния. Вместе с тем он не прилагал никаких усилий; он чувствовал себя гостем в чьем-то чужом теле. Ощущения дополнялись тем фактом, что у него не было никакого контроля над движением. Когда он пытался остановиться или изменить направление, ничего не происходило. Он продолжал идти в том же направлении.

Это не имело значения; он наслаждался незнакомыми ощущениями и мог оценить, насколько захватывающим это могло бы стать. «Машины снов», появления которых зачастую с тревогой ожидали большинство ученых его собственного столетия, стали теперь частью повседневной жизни. Пул поинтересовался, как Человечество сумело остаться в живых: ему ответили, что многие как раз не смогли. Миллионы сожгли свой мозг, и выпали из течения жизни.

 Конечно, уж он-то был бы абсолютно невосприимчив к таким искушениям! Он использовал бы этот изумительный инструмент, чтобы узнавать все больше и больше о мире Четвертого Тысячелетия и за минуты приобретать новые навыки, для овладения которыми иначе потребуются годы. Ну хорошо, он мог бы, только иногда, использовать Мыслитель исключительно для развлечения...

Он вышел на опушку леса и увидел широкую реку. Без колебания он вошел в нее и не почувствовал никакой тревоги, когда вода накрыла его с головой. Было немного странно, что он продолжал нормально дышать, но ему показалось намного более замечательным то, что он совершенно нормально видел в среде, в которой не мог бы сфокусироваться незащищенный человеческий глаз. Он мог бы сосчитать каждую чешуйку на великолепной форели, которая проплывала мимо, не обращая внимания на этого странного пришельца...

А вот и русалка. Он всегда хотел встретить хоть одну, но полагал, что они были морскими существами. Может быть они иногда поднимались вверх по течению подобно лососю, чтобы обзавестись потомством? Она исчезла прежде, чем он смог задать ей вопрос, чтобы подтвердить или опровергнуть эту революционную теорию.

Река закончилась полупрозрачной стеной; он шагнул сквозь нее, чтобы оказаться лицом к лицу с пустыней под пылающим солнцем. И хотя оно немилосердно жгло его, все же он был в состоянии смотреть прямо на его полуденную ярость. Он мог даже рассмотреть с неестественной четкостью архипелаг солнечных пятен около края диска. И, что было уже совсем невозможно, подобно лебединым крыльям с обеих сторон Солнца вырастало бледное сияние короны, обычно совершенно  невидимой, за исключением случаев полного затмения.

Все исчезло в черноту: вернулась навязчивая музыка и с ней блаженная прохлада его знакомой комнаты. Он открыл глаза (а были ли они закрыты?) и обнаружил ожидающую его реакции аудиторию.

– Чудесно! – он едва перевел дух. –  Кое-что из этого казалось реальней, чем сама реальность! 

Потом его инженерное любопытство, никогда не прятавшееся слишком глубоко от поверхности, взяло верх.

– Но даже такой короткий демонстрационный пример должен содержать огромное количество информации. Каким же образом она записана? 

– На этих пластинах – таких же, которые использовали и ваши аудиовизуальные системы, но намного большей емкости. 

Мнемоник вручил Пулу маленький посеребренный с одной стороны квадратик, очевидно сделанный из стекла; он имел почти те же размеры, что и компьютерные дискеты его молодости, но вдвое толще. Когда Пул наклонял его взад и вперед, пытаясь разглядеть прозрачные внутренности, появлялись радужные вспышки, но это было и все.

Он понял: то, что он держал в руке, было продуктом более чем тысячелетего развития электроннооптической и других технологий, еще не родившихся в его эпоху. И совсем не удивляло то, что внешне оно очень походило на устройства, которые он знал. Большинство обычных повседневных предметов имели удобную форму и размер: ножи и вилки, книги, ручные инструменты, мебель... а также сменные накопители для компьютеров.

– Какова его емкость? – спросил он. – В мое время мы могли вместить до терабайта в чем-нибудь подобного размера. Я уверен, что вы сделали намного лучше. 

– Не так много, как вы могли бы вообразить – естественно, существует предел, поставленный самой структурой материи. Между прочим, что такое терабайт? Боюсь, я забыл. 

– Позор вам! Кило-, мега-, гига-, тера-... это десять в двенадцатой степени байт. Затем петабайт – десять в пятнадцатой - это столько, сколько я могу себе представить. 

– Близко к тому, откуда мы начинаем. Этого достаточно, чтобы сделать запись всего, что любой человек может испытать в течение жизни.

Это было поразительно, но все же не могло так уж удивить. Килограмм желе внутри человеческого черепа был не намного больше, чем пластина, которую Пул держал в руке, и, возможно, не мог сравниться в эффективности с запоминающими устройствами, но зато выполнял так много других функций.

– Но это не все, – продолжал мнемоник. – При некотором сжатии данных можно хранить не только воспоминания, но и саму личность. 

– И воспроизвести ее снова? 

– Конечно. Прямая обязанность наносборщиков. 

Я слышал об этом, но на самом деле никогда не верил, сказал себе Пул.

Когда-то в его столетии казалось достаточно чудесным, что полный жизненный путь большого художника мог быть записан на единственном маленьком диске. А теперь нечто никак не большее по размеру могло содержать и самого художника.